Пархомов Михаил - Мы Расстреляны В Сорок Втором
Михаил Пархомов.
Мы расстреляны в сорок втором
OCR Кудрявцев Г.Г.
Повесть о мужестве
Памяти Семена Гудзенко
ГЛАВА ПЕРВАЯ Семнадцать
Сегодня замучили Харитонова. Это четвертая смерть за последние дни.
Сначала Тимохин, потом Самохвалов и Прибыльский, а вот теперь - Харитонов.
Перед тем как увели Харитонова, мы сидели рядом. Он рассказывал мне о
своей матери. Ей семьдесят. Живет она где-то под Курском. "Понимаешь,-
говорил Харитонов,- одинокая она у меня, хворая. Без меня она пропадет.
Поэтому я должен выжить".
Его голос удивил меня своей нежностью и глубокой грустью. И я уверенно
сказал:
- Ты, Петро, непременно выживешь. Он не ответил, только усмехнулся. Он
курил самокрутку, и я, с жадностью следивший за каждым его движением, не
выдержал и попросил:
- Оставь "сорок". Ты ведь обещал, Курский соловей.
- Подожди, дай хоть еще разок затянуться,- ответил он и, глубоко
заглотнув дым, передал мне влажный, обсосанный "бычок".- На вот, бери.
- Давай...
Торопливо, обжигая губы, я постарался докурить "бычок" до конца. Шутка
ли, целых шесть затяжек!.. Наконец-то и мне привалило счастье
А Харитонов откинулся на спину. Сцепив пальцы на затылке, он тихо,
почти не разжимая рта, запел свою любимую песню про черного ворона. "Ты
добычи не добьешься .." - угадывал я слова, чувствуя, что песня выворачивает
душу.
У меня тогда и в мыслях не было, что часы Харитонова уже сочтены. Кто
бы мог подумать? Мы слишком любили его. Мы называли его то Курским соловьем,
то Соловьем-соловушкой, то Соловьем разбойником, вкладывая в эти прозвища
всю свою мужскую нежность. Слишком уж он был жизнерадостен и молод, чтобы
так глупо умереть.
Впрочем, разве бывает "умная" смерть?
За ним пришли утром, и целый день мы ничего не знали о нем. Лишь под
вечер, когда красное стеклянное солнце садилось в морозном пару, два
солдата, путаясь в длиннополых шинелях, принесли Харитонова. Они несли его
за руки и за ноги и, раскачав, швырнули в темноту, на солому.
Скрипнули ворота клуни, и мы окружили товарища. На его губах запеклась
пена. Самый старший из нас, боцман Сероштан, наклонился над Харитоновым и
шепотом сказал:
- Потерпи, сынок...
Харитонов не ответил. Он стиснул зубы.
Мы его ни о чем не спрашивали. Некоторые из нас уже прошли через "это".
Когда хлещут шомполами по пяткам, адская боль пронизывает все тело и
впивается в мозг. Ее не выкричать, эту боль, в истошном крике.
Только потом уже, спустя некоторое время, она постепенно тупеет. Ты как
бы перестаешь ее чувствовать. Лишь ноги зудят и зудят. Это я тоже знаю по
себе.
- До свадьбы заживет,- неуклюже пытается кто-то пошутить и умолкает под
тяжелым взглядом Сероштана.
Боцман не теряет времени даром. Смочив кусок тряпки, он выкручивает ее
и со всей осторожностью, на какую только способны его заскорузлые ручищи,
проводит ею по лицу Харитонова. Глазами приказывает, чтобы я ему помог.
Я становлюсь на колени. Бережно приподнимаю голову товарища. Харитонов
едва слышно хрипит и стонет. Кажется, он хочет что-то сказать.
- Мне .. каюк,- произносит он, когда я прикладываю ухо к его губам.- Я
знаю...
Он дышит с каждым разом все тяжелее и реже. Задыхается? Быть не может!
Бессвязно, торопясь, я бормочу, что ему надо выкинуть эту дурь из головы,
что он непременно поправится и будет жить.
- Мы еще погуляем с тобою по Крещатику,- говорю я, не веря самому
себе.- Мы еще не раз споем с тобою про черного ворона, помяни мое слово.
И Харитонову, кажется, становится чуточку легче. Он вздыхает. Затем
