Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л) - В Осажденном Городе (Из Записных Книжек 1941-1944 Гг)
Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
В осажденном городе
Из записных книжек 1941-1944 гг.
От автора
Эти записи я вел с начала Великой Отечественной войны до середины июля
1942 года, когда А.А.Фадеев вывез меня, полуживого, на самолете в Москву.
Приходилось мне бывать в Ленинграде и позже, в частности в незабываемые
январские дни 1944 года.
В результате у меня скопилось довольно много материалов, только очень
незначительная часть которых печаталась в годы войны - да и то главным
образом не у нас, а за границей, в прессе тех стран, которые были тогда
нашими союзниками.
Для иностранцев все это было - беллетристика, лирика, экзотика войны.
Для нас это было кровью наших близких и пеплом наших жилищ. Неудивительно,
что наши газеты и журналы неохотно печатали тогда подобные материалы...
То, что я предлагаю вниманию читателя, никоим образом не претендует на
роль полотна, памятника или чего-нибудь подобного. Записи мои делались
наскоро, на ходу, в темноте, на морозе, на улице, на подоконнике, на
госпитальной койке... Иногда это буднично, чересчур интимно, иногда,
наоборот, на сегодняшний взгляд излишне приподнято, выспренне и патетично.
Если бы я писал повесть о Ленинграде, я, вероятно, написал бы иначе. Но
здесь мне не хочется менять ни одного слова, я печатаю выдержки из своих
блокадных записок в том виде, в каком они сохранились в моих тетрадях и
папках.
ОПОЛЧЕНЕЦ
За Нарвской заставой. В переулке у здания новой школы толпа молодежи
окружила немолодого уже, маленького, узкогрудого человека в форме народного
ополчения.
Все на нем новенькое. Шинель топорщится и необыкновенно, колоколом,
раздута в бедрах. Обмотки тщательно набинтованы, ботинки еще ни разу не
чищены - пористая сыромятная кожа тускло поблескивает.
Не поймешь, пьян человек или просто возбужден, потрясен теми великими
переменами, которые произошли в судьбе его страны, а с сегодняшнего дня и в
его собственной жизни. Но, пожалуй, он все-таки ко всему прочему и выпил
немножко. Как-никак традиция - "последний нонешний денечек"...
- Гражданы! - кричит он со слезой в голосе и бьет себя маленьким
крепким кулаком в грудь. - Гражданы! Прошу вас раз и навсегда запомнить! У
меня три сына! Владимир! Петр! Василий! Все трое - на фронте. Прошу
запомнить... А завтра я сам иду на фронт и буду защищать всех без исключения
граждан Советского Союза...
1941, июль
БДИТЕЛЬНОСТЬ
Ловят диверсантов-парашютистов. Вероятно, таковые существуют и
наверняка существуют, но до сих пор лично я шпионов не видел, а видел только
несчастных своих соотечественников, ставших жертвой подозрительности и
шпиономании.
В газетах писали, что немцы сбрасывают диверсантов в форме наших
милиционеров.
Третьего дня иду по Садовой и вижу, как огромная толпа ведет во 2-е
отделение милиции (б. Спасская часть) сильно пожилого усатого милиционера в
новенькой, что называется с иголочки, форме. Его уже не ведут, а волокут. От
страха он не белый, а голубой, и глаза у него самым буквальным образом лезут
на лоб...
Рядом бегут мальчишки, улюлюкают, прыгают, размахивают кулаками,
свистят, жаждут крови...
Какой-то школьник в очках говорит другому:
- Ты только посмотри! У него же околыш на два сантиметра больше, чем у
наших...
Что-то подсказывает мне, что это ошибка. Уже одна эта форма "с
иголочки". И возраст. Не могу представить эту развалину на парашюте. И вот я
протискиваюсь сквозь толпу в милицейскую дежурку и вмешиваюсь в это дело.
Толпу оттесняют. Дрожащие руки старика извлек
