Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л) - Первый Подвиг
Леонид Пантелеев
ПЕРВЫЙ ПОДВИГ
Полковник Мережанов, командир гвардейской дивизии, кавалер орденов
Отечественной войны, Кутузова и Александра Невского, а с недавних пор еще
и Герой Советского Союза, в боях под Сандомиром был тяжело ранен и лежал
на излечении в Н-ском тыловом госпитале. Я приехал туда, чтобы писать о
нем книгу. Полковпик уже выздоравливал, ему разрешено было ходить, и он
много и с удовольствием ходил, опираясь на суковатую палку, собирал ягоды
и грибы, удил рыбу и даже пробовал играть на бильярде. Со мной он был
очень вежлив и предупредителен, но боюсь, чтчэ особенной радости мой
приезд ему не доставил. Как и все по-настоящему сильные и мужественные
люди, Мережанов был скромен и неразговорчив; пуще смерти не любил он
рассказывать о себе, а я с утра до ночи заставлял его говорить именно о
себе, о своих подвигах и переживаниях.
Пока он ловил в реке Шар-Йорка окуньков и ершей, я выуживал из него
подробности его боевой биографии. Он в лес по грибы - и я за ним. Он сядет
отдохнуть в гамаке или в качалке - и я пристраиваюсь рядом.
В конце концов мне удалось собрать очень много материала, и мне
казалось, что вся жизнь Мережанова - от детских лет до той минуты, когда
он прочел в "Известиях" указ о присвоении ему звания Героя, - уже
действительно собрана и лежит у меня в портфеле, в четырех потрепанных и
мелко исписанных записных книжках.
Только один факт в его биографии оставался для меня загадочным. У
Мережанова было очень хорошее, умное кареглазое русское лицо. Это лицо я
бы не побоялся, пожалуй, назвать и красивым, если бы не безобразил его
глубокий рубцеватый шрам, след пулевого ранения, тянувшийся через всю
левую щеку, от уха до краешка верхней губы. Я знал, что Мережанов был
одиннадцать раз ранен, но о том, чго он был ранен в лицо, он никогда мне
не рассказывал, и в истории его болезни, с которой я познакомился в
кабинете начальника госпиталя, я тоже не нашел никакого упоминания о таком
ранении.
Однажды вечером, когда мы сидели с Мережановым в саду -он в гамаке, а я
возле него на пенечке, - я, как бы невзначай, между делом, задал ему
вопрос:
- Скажите, полковник, я давно хотел спросить: откуда у вас эта царапина
на щеке?
- Где? Какая? - спросил он, потрогав щеку, и вдруг нащупал рубец,
понял, о чем я спрашиваю, помрачнел и как-то слишком поспешно и даже
сердито, не глядя на меня, пробормотал: - Пустяки... Никакого отношения к
вашей теме не имеет. Дело далекого прошлого... - И, опершись на палку, он
выбрался из гамака и сказал: - Идемте спать. Уже поздно.
Больше я не решался его расспрашивать. Бывает же у всякого такое, о чем
неприятно и не хочется говорить.
"Ничего не поделаешь", - решил я. Тем более что через несколько дней я
должен был уезжать. И ведь надо же так случиться, что именно в этот день,
буквально за две минуты до отъезда, мне посчастливилось узнать тайну этого
мережановского шрама.
Вместе со мной уезжали из госпиталя два молодых офицера, фронтовики
Брем и Костомаров. Еще с вечера мы попрощались с товарищами и врачами, а
утром чуть свет поднялись, уложили вещи и вышли на шоссе, поджидая машину,
которая должна была доставить нас на пароходную пристань. Накинув на плечи
серую больничную курточку, вышел нас проводить и полковник Мереж а нов.
Солнца еще не было видно, еще лежала роса на траве, но вершины деревьев
уже розовели и обещали хороший, ясный и спокойный августовский день.
Машина долго не шла. Мы сложили наши вещи у дороги и сами расположились
тут же мал